Анатолий Найман об Иосифе Бродском

из подписки
http://community.livejournal.com/chto_chitat/4078130.html

Об Анатолии Наймане я впервые узнал, читая Довлатова. Спустя некоторое время в журнале "Новый мир", который тогда выходил огромным тиражом, появились записки Наймана об Анне Ахматовой. Эти записки запомнились стремлением автора говорить беспристрастно о вещах, которые его сильно волновали и точностью, детальностью наблюдений.

Записки вышли очень теплыми несмотря на отрешенную "тацитовскую" интонацию. От книги Наймана "Славный конец бесславных поколений" ожидал того же.
И с первых страниц книги вернулось впечатление от тона - лекторского, высокомерного, отдающего снисходительностью тона знатока и чрезвычайно похожего на тон самого Бродского. Кстати, самая яркая глава этой небольшой книги "Великая душа" посвящена именно Бродскому.
Задача перед Найманом стояла слож нейшая. Уклониться от подозрений в ревности, зависти, в пристрастном отношении к человеку, чей гений признан в масштабах планеты и который совсем недавно был твоим товарищем... Честно и свободно высказать свои мысли о жизни и поэзии Бродского, не опасаясь, что эту честность примут за недоброжелательство. В результате получилось настолько содержательное и противоречивое сообщение, что ничего живее о Бродском я, пожалуй, не читал.

"В 1964 году она [Анна Ахматова] знала, какой он поэт, какого ранга, а мы нет. И никто, кроме нее, тогда не знал. Через четверть века биограф Бродского Валентина Полухина интервьюировала меня на пути из Ноттингема в Стратфорд-на-Эвоне. Дело было в автобусе, я сидел у окна, с моей стороны пекло солнце, деваться было некуда, поэтому вопрос "Когда вы поняли, что он великий поэт?" (или даже "гений"), я отнес к общему комплексу неприятностей этой поездки и огрызнулся, что и сейчас не понимаю. Охладившись, подумал, что все-таки вопрос поста влен некорректно, некорректность в слове "когда": когда, начав с его 19, а моих 22 лет и потом годами видясь чуть не каждый день.., можно вдруг сказать: "Это не он; это великий поэт Бродский"? Ахматова же поняла это сразу".

Нет, Найман - не завистник. Но он относится к той категории людей, особенно часто встречающихся в среде так называемой творческой интеллигенции, которые принимают мир через возражение. И это его тоже роднит с Бродским:

"Почти каждую свою реплику в живом диалоге он начинал с "нет". "Нет, не совсем так. "Нет, не совсем так", - что на нашем языке значило: "Совсем не так". И дальше развивал свои соображения, собственную точку зрения, которая могла дословно совпасть с опровергаемой в начале ответа".

История о том, как Бродский стал объяснять старику Жирмунскому, "что говорить о поэтах "преодолевшие символизм", значит, ни уха, ни рыла не понимать в поэзии, которая ничего не преодолевает, а все усваивает", история о блоковеде Евгеньеве-Максимове и другие истории о категоричном, не терпящем возражений, авторитарно правящим аудиторией Бродском вызывают доверие у любого, кто хоть раз видел запись его разговоров или читал его эссеистику.
Но Найман не только вспоминает о разных неловкостях, происходивших в присутствии своего героя, он рассказывает и о собственных промахах, как если бы хотел обличить себя перед недоброжелателями, и о несомненных заслугах Бродского и перед русской литературой, и перед великим множеством живых людей, которым тот помог.
Желая быть объективным, Найман не хочет таким казаться. Отсюда возникают такие чудесные абзацы, в которых похвала снаряжается тихим, но чрезвычайно внятным смешком:

"Как воспетый им пернатый хищник, он знал, куда смотреть, чтобы найти добычу, и, в отличие от крыловского петуха, знал, что делать с выклеванным из кучи жемчужным зерном, а выклевывал его почти всегда"

Оцените эту фразу, в которой героя сравнивают с ястребом, который отличается от роющегося в навозе петуха, притом оказывается, что сей орел все-таки выклевывает перлы - откуда? Ясно, откуда.

Чрезвычайно интересен сюжет о том, как Бродский критикует обращение Наймана в христианство. Этот сюжет не заканчивается даже со смертью Бродского, потому что Найман все хочет помолиться за него и никак не может этого сделать, потому что сомневается, что Бродскому это понравилось бы. И примиряет его с памятью друга сюжет, когда в Ленинграде хулиганы ставят молодому Бродском подножку, тот падает и сдирает руки до крови. Вспомнив об этом, Найман вспоминает и о том, что друга можно просто любить и жалеть.

Текст Наймана небольшой - 40 с небольшим страничек, но такого напряжения, такой плотности и такой честности, что стоит, пожалуй, монографии. И опять, как это случалось не раз - леденящая высокомерная невозмутимость обращаются в невольную вспышку тепла и прощения. Такая вот диалектика.

Исчо